Валерий Леонов: Максим Борисович, год назад во французской столице прошел конкурс проектов Российского Духовно-культурного Центра с кафедральным собором Живоначальной Троицы.  Вы что-нибудь слышали о нём?

            Максим Атаянц: Конечно. Я следил за этим конкурсом, и считаю идею строительства Православного Центра в Европе нужной и весьма важной. Построить новый большой православный храм в Париже – это большая честь для нас, жителей России, и это приятно. Место, выбранное для строительства [Набережная Бранли – ред.], очень неплохое. Насколько я знаю, этот участок был выделен французскими властями на аукционной основе, и борьба за него развернулась между несколькими странами нешуточная. Тем более отрадно, что именно у России появилась возможность построить на этом месте что-то интересное и важное.

МА: На мой взгляд, конкурс в целом не очень удачный по результатам. Проект победитель меня смущает. Не хочу сейчас повторять звучавшие уже обидные сравнения… Совершенно абстрактные, с неким налетом эфемерности формы, в которые для «узнаваемости» внесены

Это как … некий знак для того, чтобы случайно не перепутали – это церковь, а не автобусная остановка

элементы в виде луковичных куполов. Ну, это как изображение человечка на пиктограмме, как некий знак для того, чтобы случайно не перепутали – это церковь, а не автобусная остановка, и не музей современного искусства, или ещё что-то там.  То есть в проекте полностью размыта содержательная часть. Это, собственно, не только к проекту-победителю относится, но и ко многим другим. Я Вам скажу больше – если с таким подходом построить Храм, это будет попросту стыдно. Потому что это низведет Духовно-культурный Православный Центр до чего-то этнографического, примерно как музей  примитивных культур, который находится рядом. Там за стеклом австралийских аборигенов с дубинками и дудками показывают, в деталях я могу ошибаться, а чуть дальше тоже будут какие-то дикари, только вместо дубин и дудок у них такие забавные куполочки и иконки. То есть как некая экзотика, отгороженная от зрителей стеклянными стенками, как зверинец, и снаружи удобно рассматривать... Мне кажется, что это чересчур унизительно.

 

            ВЛ:Вы следили за конкурсом со стороны или участвовали в нем?

            МА: Я сознательно не участвовал в конкурсе по нескольким причинам. Дело в том, что сейчас я занят несколькими проектами по возведению и реконструкции храмов и, дай Бог, вовремя их закончить. Другая причина – в моём убеждении, что такой большой, значимый конкурс, организованный государственными структурами, особенно с французской стороны, не мог привести к приличному результату. И здесь я даже не имею в виду какие-то политические соображения или государственно-бюрократические аспекты. Считаю, что камень преткновения – в модернистской парадигме. Парижский истеблишмент и французский уже давно живёт в условиях модернистских экспериментов. За последние десятилетия в Париже строятся только очень выдержанные стилистически модернистские и остросовременные здания.

В то же самое время и в российском православии началось некое «прощупывание» новых форм в храмостроении.  Пока, в общем-то, не очень удачно.

 

МА: У меня есть глубокое убеждение, что в парадигме модернисткой архитектуры храм традиционной конфессии построить невозможно.

В парадигме модернисткой архитектуры храм традиционной конфессии построить невозможно

Конечно не в том смысле, что он развалится от того, что плохо построен, совсем нет. Но в художественном смысле его облик не несет в себе некой значимости, основательности и величия... У меня был очень интересный опыт. Когда я преподавал в Швейцарии основы архитектуры, мы со студентами часто ездили по южной Швейцарии, рассматривали местные храмы. Так вот, при посещении какой-нибудь старой деревенской церквушки  молодые люди 15-20 лет вели себя с определенным пиететом. Потому что  даже в самой маленькой и простой старой романской церкви, невольно ощущалось сакральность пространства, выделенность из окружающего мира. Это очень остро чувствуется, и поведение людей меняется. Студенты воспринимали это как норму. В то же самое время мы приехали посмотреть на очень интересную и мастерски сделанную церковь всемирно известного и очень талантливого современного архитектора Марио Ботта. Здание церкви сделано в таком решительном ключе, в виде  цилиндрического объема, с кососрезанным верхом и стеклянной крышей. Когда мы находились внутри, я вдруг увидел, как две девчонки из моих  студенток, не отдавая себе отчета в том, что они делают, запрыгнули, прошу прощения,  задним местом на престол, а третья стала преспокойно их фотографировать. Никакого злого умысла. Они просто-напросто не поняли, что находятся в церкви.

                       

МА: Дело в том, что французы с одной стороны, так сказать, идеологически,  ничего, кроме модернизма напрямую принять не могут. С другой стороны, любому вменяемому человеку с наличием элементарного вкуса, при рассмотрении такого рода «архитектурного произведения», становится ясно, что получили довольно неудачный результат…

 

                МА: Ну, во-первых, я с осторожностью назвал бы состав жюри специалистами. Это скорее фигуры правительственного уровня и представители священноначалия, составленные, так сказать, по иерархическому принципу. Ведь жюри не состояло из специалистов-архитекторов. Вообще, сложилась парадоксальная ситуация – сейчас

Mодернистская архитектура, как часть так называемого «современного искусства», рейдерски захватила всю «архитектурную площадку» и объявило себя единственным выразителем этого вида человеческой деятельности

именно модернистская архитектура, как часть так называемого «современного искусства», рейдерски захватила всю «архитектурную площадку» и объявило себя единственным выразителем этого вида человеческой деятельности. Ну, собственно, поэтому профессионалы судят так, как они считают нужным, а публика по-прежнему, хочет чего-то другого. В России это более очевидно, т.к. российское православие избежало, хотя и страшной ценой, «модернистского соблазна». Но католическая церковь с середины XX века погрузилась в бесконечные эксперименты   с какими-то бетонными, ангарообразными сооружениями, с чудовищными квадратными башнями-колокольнями, похожими на заводские трубы. Я описываю буквально те примеры, которые, скажем, видел в Италии. На мой взгляд, нет никакой пользы от этого опыта модернистских поисков. И вот теперь Русская Православная Церковь, счастливо избежав такого экспериментаторства, имеет некоторые преимущества, которыми надо суметь воспользоваться.

Главная проблема во всей этой ситуации заключается, как мне кажется, в жесточайшем  противоречии между храмовой архитектурой и модернистским подходом к этике. Модернистский храм строится не «на века», его невозможно передать будущим поколениям, потому что возведен он на потребу времени и быстро меняющимся модным течениям в архитектуре. Вполне возможно, что через 10 лет его снесут и объявят новый конкурс. Получается, что это не храм, а некое временное сооружение, в котором абсолютно отсутствует представление о сакральности. Наверное, люди, отдавшие свои голоса за «классику», это чувствуют.

 

            ВЛ: А вам на этом конкурсе понравились какие-то проекты?

            МА: Вы знаете, за тысячу лет развития русской православной архитектуры в ней появились совершенно разные традиции. Есть идущая от средневизантийской, которая потом как-то самостоятельно развивалась. Ближе к нашему времени, это направление, образно выражаясь, влилось в общеевропейскую традицию, такую классическую архитектуру… Я боюсь, что сегодня любой самостоятельный проект, который не будет использовать классического языка, будет смещаться или в сторону модернизма, или в сторону этнографии. А мне бы очень не хотелось, чтобы Православие воспринималось как нечто загнанное в этнографические рамки.

В данном случае, при выборе проекта надо учесть культурные связи России и Франции XVIII- начала XX в.в., когда наши страны были очень близки

В данном случае, при выборе проекта надо учесть культурные связи России и Франции XVIII- начала XX в.в., когда наши страны были очень близки (хотя иногда и воевали друг с другом). Культурная традиция этого времени у нас во многом схожая. Поэтому мне кажется логичным обратить внимание на проект Филиппова/Митрофанова, выполненный в классическом стиле, характерном как для Петербурга, так и для Парижа XIX столетия. Тем более что с архитектурной точки зрения он очень интересен.  

 

          ВЛ: Мир очень быстро меняется. Может быть, все-таки пришло время поиска новых форм? Ну, давайте не называть новые проекты словом «модернистский» или «авангардный». Неужели нет удачных примеров новаторства в современном храмостроении?

          МА: Я бы сказал, что интересные попытки такого новаторства, наверное, есть. Но ни одного модернистского православного храма я не видел. Вы знаете, вот, для примера, в Армении за последние 20 лет были построены десятки храмов. И там люди совершенно не стесняются просто продолжать традицию с того места, где она прервалась столетия назад. Если посмотреть на опыт Восточной Европы – Сербии или Болгарии, например, там есть интересные современные храмы, хотя в них все равно просматриваются стилизации под позднюю византийскую архитектуру. У различных протестантских течений довольно интересные есть сооружения, но у них, ведь собственно, это не церкви, а молельные дома. Поэтому не чувствуется такого катастрофического контраста между формой и содержанием. Другое дело Православный храм… В какой степени стремится Православная Церковь блюсти чистоту Богослужений, весь уклад церковной жизни, в такой же степени болезненно ощущается любой отход от веками выработанного устройства храма. Поэтому с огромной осторожностью надо относиться не только к любым самым незначительным изменениям в ходе Богослужения, в символике иконописи и порядке церковного песнопения, но и к попыткам, как Вы выразились, «новаторства» в церковной архитектуре. Ведь Храм, это не просто стены, которые вмещают молящихся. Здесь всё должно быть согласно между собой и говорить, да-да, говорить, а не кричать о Главном или отвлекать от него.

 

            ВЛ: Максим Борисович, спасибо Вам за интересное интервью. Последний  вопрос. У студентов медиков существует клятва Гиппократа, в которой будущий врач обещает не нарушать некий врачебный кодекс. А существует ли подобный кодекс у архитекторов?

            МА: Я бы его с удовольствием ввел и соблюдал по мере сил, но тут

Надо быть не только профессиональным архитектором, но и порядочным человеком, и все свои профессиональные действия стараться сверять с Идеалом. В нашем случае без помощи свыше, это невозможно

нужно подумать, каким он должен быть. Наверное, прежде всего, надо быть не только профессиональным архитектором, но и порядочным человеком, и все свои профессиональные действия стараться сверять с Идеалом. В нашем случае без помощи свыше, это невозможно. Поэтому будем  просто работать и стараться сделать что-то хорошее и оставить его после себя.